Ричард Штерн - Вздымающийся ад [Вздымающийся ад. Вам решать, комиссар!]

— Вот именно потому я хотел уберечь себя и вас от напрасной траты сил, — спокойно пояснил Циммерман.

Проигнорировав жест, приглашавший его сесть рядом с хозяйкой на диван, Циммерман опустился в кресло. Дрейер осталась в дверях, стараясь казаться незаметной, но Циммерман был уверен, что она ничего не упустит.

— Я рад, — комиссар внимательно оглядел Хельгу, — что вы так быстро примирились со смертью супруга. Выглядите вы отлично.

— А для чего мне прикидываться? — с улыбкой заявила она. — Вы же прекрасно понимаете, убитая горем вдова из меня не получится. Разумеется, Хорстмана мне жалко. Но мужем он мне уже давно не был, и я сегодня чувствую себя совершенно свободно.

— Так что мы можем совершенно свободно поговорить о тех полутора часах вашего отсутствия на балу.

— Меня это не интересует, — демонстративно заявила она. — Вам нужно — сами и разбирайтесь.

Сжав зубы, комиссар спросил:

— Могу я осмотреть вещи вашего покойного мужа, его одежду, книги, бумаги?

— Не можете, комиссар, пока не обзаведетесь ордером на обыск. А его у вас нет, — с нескрываемой язвительностью заявила Хельга. — Мне очень жаль, но ничем не могу помочь.

— Тогда позвольте сообщить вам кое-что, о чем вы, видимо, не знаете. Если вы будете укрывать от следственных органов улики, которые могли бы помочь раскрытию преступления, то совершите уголовно наказуемый поступок. Это относится и к сокрытию необходимых документов.

— Если я правильно поняла, вы собираетесь прийти снова, — констатировала Хельга. — Только приходите один. И поскорее, ладно? Сегодня у меня уйма свободного времени. Ведь я не смогу воспользоваться приглашением на Бал наций. Для опечаленной вдовы это неприлично. А люди нынче не так терпимы, как полицейское начальство.

Разговор комиссара Циммермана с ассистентом Дрейер в служебной машине после визита к Хельге Хорстман.

Циммерман. Есть что-то новое?

Дрейер. Я только убедилась, что моя оценка верна. Фрау Хорстман, по-моему, существо весьма ограниченное. Нет, не то чтобы ей недоставало интеллигентности, но явно не хватает сил держать себя в руках, и часто она поступает спонтанно, по настроению.

Циммерман. Я бы сказал иначе. Эта дама — явная нимфоманка, которой пора бы обратиться к врачу, скорее всего к психиатру. Ведь иногда трудно провести грань между необузданной чувственностью и уголовно наказуемыми деяниями. Но, чтобы было ясно, я не подозреваю ее в соучастии в убийстве мужа, хоть и не вижу алиби на те полтора часа. По-моему, она использовала это время, чтоб поразвлечься по-своему.

Дрейер. Мне почему-то показалось, что реагировала она слишком спокойно, сказала бы, отрепетированно.

Циммерман. О, здесь, конечно, рука Вольриха — я им еще займусь. А как ваши успехи?

Дрейер. Я сейчас занимаюсь Ингеборг Файнер. Такая миниатюрная, прехорошенькая девушка. Но пока не могу сказать, какова ее роль в нашем деле. И неясно, как она оказалась в записной книжке Хорстмана.

Циммерман. Все равно не упускайте ее из виду. Уже было так, что совершенно незначительные фигуры играли на самом деле ключевую роль. А Хорстман ничего не делал зря. И его блокнот — тому свидетель.

Секретарша Петера Вардайнера за каких-нибудь полчаса перепечатала вступительную статью шефа, озаглавленную «Взгляд в пропасть», — первая копия Вардайнеру, вторая — в архив редакции. Оригинал по пневмопочте — в типографию, где тот попал в руки Себастьяну Иннигеру.

Иннигер пользовался репутацией идеально старательного сотрудника, готового выполнить любое задание невзирая на время. Но была одна мелочь, о которой знали только двое. У Себастьяна Иннигера было два источника доходов: такую же сумму, как в «Мюнхенских вестях», он регулярно получал и от директора конкурента — «Курьера» — Вольриха.

За этот не облагаемый налогами доход он был обязан ежедневно по телефону сообщать Вольриху, что именно готовится к печати. И в этот вечер ему пришлось не раз посидеть на телефоне.

— Мы открываем только в шесть, — крикнул сквозь запертые двери Рикки, хозяин дискотеки «Зеро». Его возмущенный тон объяснялся тем, что он понятия не имел, кто стоит под дверью.

— Вы ищете неприятностей на свою голову, — раздался голос снаружи.

И моментально двери открылись, поскольку на крыльце стоял инспектор Михельсдорф. Рикки и видеть не хотел его удостоверение:

— Что вы, что вы, инспектор, я вас сразу узнал. Вы в Швабинге человек известный.

— Что вы говорите, — ухмыльнулся Михельсдорф, — это может пригодиться, если попрут из полиции. Ну ладно, — ОН сунул Рикки под нос фотографию: — Некая Фоглер — ты ее знаешь?

Сложив руки на животе, Рикки попытался сделать вид, что рад бы помочь, но вот беда — ничего не помнит.

— А я ее должен знать?

Михельсдорф неожиданно круто отреагировал:

— Ты что, собираешься со мной дурака валять? Смотри, а то я как следует проветрю твой паршивый курятник, где курят марихуану, а так называемая концертная программа больше похожа на турецкую баню.

— Ну, если речь о Фоглер, с той я немного знаком, — заторопился Рикки. — Что вы о ней хотите знать?

— Всего две вещи, — четко потребовал Михельсдорф. — Какие заведения обычно посещает эта особа, кроме твоего? И мне нужны имена ее клиентов, и случайных тоже! Сделаешь список. И не советую о ком-нибудь забыть. Даю тебе пять минут!

Три телефонных разговора, состоявшиеся в воскресенье с 16.05 до 16.15.

1. Звонок фрау Циммерман комиссару Циммерману.

Она. Прости, что беспокою. Я хотела только спросить, есть надежда, что ты вечером придешь домой?

Он. К сожалению, нет. Так что вечер планируй сама. Ты же это хотела услышать. И насколько я тебя знаю, теперь скажешь, что у тебя на уме.

Она. Звонил Тони. Из Аугсбурга приехала его мать и хотела провести со мной вечер. Тони передал тебе сердечный привет.

Тони — адвокат Антони Шлоссер, их общий друг детства. На вилле его матери все трое провели золотые годы юности. И это обязывало.

Он. Передай привет от меня Тони и его матери. Разумеется, ты должна пойти с ними. Куда собираетесь?

Она. На Бал наций, это какой-то чемпионат по танцам в Фолькстеатре. Ты не возражаешь?

Он. Ни в коем случае. Тебе нужно встряхнуться. Вполне возможно, мы там увидимся. Не исключено, что мне придется зайти туда по служебным делам. Желаю хорошо провести вечер!

2. Разговор ассистента фон Готы с Генриеттой Шмельц.

Фон Гота. Я не хочу надоедать, но Гольднер заверил, что вы передумали и согласны меня принять.

Фрау Шмельц. Да, я не возражаю. Вот только не уверена, заинтересует ли вас то, что я скажу. Касается это моего сына Амадея.

Фон Гота. Если позволите, я к вам подъеду, и только вам решать, о чем пойдет речь. Сейчас буду.

3. Разговор фрау Сузанны с Петером Вардайнером.

Сузанна. Ну, как дела? Ты себя хорошо чувствуешь?

Петер. Отлично! На совещании в редакции мне удалось отстоять все свои предложения.

Сузанна. И что, никто не возражал? Тебе это не кажется подозрительным?

Петер. Напротив, Бургхаузен предоставил мне полную свободу. Ему хватает хлопот и без этого, — он в отъезде.

Сузанна. Петер, тут нечему радоваться, скорее надо быть настороже. Боюсь, они сознательно заставляют тебя сунуть голову в петлю.

Петер. Господи Боже, Сузанна, я рад, что ты волнуешься из-за меня, но это уже чересчур. Твоя забота начинает меня утомлять. Займись-ка чем-нибудь другим.

Сузанна. Как хочешь. Меня приглашал в гости Бендер, ну помнишь, тот актер. Что ты скажешь?

Петер. Опять эти женские штучки? Но я решил, и тебе меня не сбить!

Сузанна. Я все же тебе советую как следует все взвесить. Я буду у Бендера, можешь туда позвонить, но смотри, чтобы не оказалось слишком поздно.

Шмельц решил навестить одну из своих приятельниц на Тегернзее. Ему захотелось выпить кофе с доктором медицины Марианной Ольмюллер, хозяйкой частного санатория.

Марианна приняла его более чем сердечно. Она входила в те десятка два женщин, что хранили стопки его лирических любовных писем. Кроме того, Шмельц много лет помогал ей в создании и содержании санатория.

— У тебя усталый вид, — она нежно взяла его за руку, словно щупая пульс.

— Да с женой проблемы, — пояснил он, и казалось, в самом деле для него нет ничего важнее.

— Ну разумеется! — И приятельница поспешила с профессиональной оценкой: — Генриетта — существо нервное, слабое, болезненно истеричное и психически неустойчивое. У нее явно заметны суицидные тенденции.

— Ты могла бы дать такое медицинское заключение, Марианна? — умоляюще взглянул он. — Ведь, в конце концов, ты не раз ее обследовала. Особенно последние пару лет, когда у нее появилась тяжелая депрессия на почве климакса. Изложить все это письменно, если понадобится?